Пасха. Художник: Юлия Кузенкова. 2002 г.

Святая ночь

Скоро, уже через несколько дней, наступит Светлое Христово Воскресение. Вспомним, как обычно мы отмечаем этот «Праздников Праздник» и «торжество из торжеств». Вот одно из описаний праздника, записанного очевидцем:

«‟Какая беспокойная ночь! – думал я. – Как хорошо!”

Беспокойство и бессонницу хотелось видеть во всей природе... Но нигде возбуждение и беспокойство не сказывались так сильно, как в церкви. У входа происходила неугомонная борьба прилива с отливом. Одни входили, другие выходили и скоро опять возвращались, чтобы постоять немного и вновь задвигаться. Люди снуют с места на место, слоняются и как будто чего-то ищут. Волна идет от входа и бежит по всей церкви, тревожа даже передние ряды, где стоят люди солидные и тяжелые. О сосредоточенной молитве не может быть и речи. Молитв вовсе нет, а есть какая-то сплошная, детски-безотчетная радость, ищущая предлога, чтобы только вырваться наружу и излиться в каком-нибудь движении, хотя бы в беспардонном шатании и толкотне.

Та же необычайная подвижность бросается в глаза и в самом пасхальном служении. Царские врата во всех приделах открыты настежь, в воздухе около паникадила плавают густые облака ладанного дыма; куда ни взглянешь, всюду огни, блеск, треск свечей... Чтений не полагается никаких; пение, суетливое и веселое, не прерывается до самого конца; после каждой песни в каноне духовенство меняет ризы и выходит кадить, что повторяется почти каждые десять минут.

Не успел я занять места, как спереди хлынула волна и отбросила меня назад. Передо мной прошел высокий плотный дьякон с длинной красной свечой; за ним спешил с кадилом седой архимандрит в золотой митре. Когда они скрылись из виду, толпа оттиснула меня опять на прежнее место. Но не прошло и десяти минут, как хлынула новая волна, и опять показался дьякон…

‟Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь... – пели на клиросе, – се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя...”

Я поглядел на лица. На всех было живое выражение торжества; но ни один человек не вслушивался и не вникал в то, что пелось, и ни у кого не ‟захватывало духа”. <…>

Сзади хлынула волна. Полный, улыбающийся монах, играя четками и оглядываясь назад, боком протискался около меня, пролагая путь какой-то даме в шляпке и бархатной шубке. Вслед за дамой, неся над нашими головами стул, торопился монастырский служка…

Когда после обедни мы вышли из церкви, то ночи уже не было. Начиналось утро. Звезды погасли, и небо представлялось серо-голубым, хмурым… Казалось, что даже колокола звонили не так громко и весело, как ночью. Беспокойство кончилось, и от возбуждения осталась одна только приятная истома, жажда сна и тепла».

Вероятно, многим пасхальная ночь запомнилась такой же, если не в деталях, то в главном: всеобщее возбуждение, радость, крики «Христос воскресе!»; торопливое и потому невнятное пение хора, словно упражняющегося в скороговорках; бегающее по солее и кадящее духовенство в переменяемых разноцветных облачениях, то и дело перекрикивающее своими возгласами хор и оттого делающее недоступным не то что понимание смысла пасхального канона, а хотя бы различение его слов…

А теперь раскроем интригу: приведенная выше пространная цитата – это фрагмент из рассказа А.П. Чехова «Святою ночью», опубликованного в 1866-м г.^[1] С тех пор прошло более 150 лет, но мало что изменилось. Разве что для праздничной иллюминации и салюта стали использовать не горящие смоляные бочки, а прожекторы, энергосберегающие лампы и неоновую подсветку; не «маленькую пушку», а петарды; да лошадей и брички сменили сверкающие стеклами и фарами автомобили с сотнями лошадиных сил под капотом… Но пряники, куличи и яйца остались^[2].

«Что ж тут предосудительного, – скажет читатель. – И тогда, и сейчас люди радовались пасхальной радостью. А что канон не слышно, так можно по книжке следить или потом дома почитать…». Дома канон читать не только можно, но и нужно, причем каждый день Светлой седмицы. А в храмах его будут петь на воскресных утренях до самого Вознесения Господня, правда, всё той же невразумительной скороговоркой…

Почему же всё-таки чеховский рассказ производит впечатление половинчатости, некоторой ущербности праздника? Отчего по прочтении его остается бередящий душу осадок? Что не так в этой нашей «детски-безотчетной» пасхальной радости, в привычном и любимом нами православном богослужении – этом подлинном сокровище нашей Церкви?..

Что не так в этой нашей «детски-безотчетной» пасхальной радости?

Да, есть радость, но почему нет молитвы?

Потому, увы, что во всей этой «торжественной» суете самой понятной молитвой становится малая ектенья да следующий за ней возглас священника. Повторенные восемь раз, они и заменяют нам пасхальный канон. Хорошо еще, если стихиры Пасхи не сократят ради прихожан, спешащих успеть на метро до его закрытия. По опыту знаю, что пасхальные часы частенько опускают, как и некоторые ектеньи на ночной литургии…

Такая вот у нас молитва в пасхальную ночь…

Если прочитать рассказ А.П. Чехова целиком, то мы увидим, что и его беспокоила мысль об отсутствии молитвы.

Переправляясь через реку на пароме, чтобы попасть на пасхальную монастырскую службу, писатель разговорился с паромщиком – послушником Иеронимом, большим любителем слушать акафисты, вникать в смысл богослужебных текстов, восторгаться красотой слов, найденных их авторами. Иероним объясняет собеседнику о задаче, стоящей перед гимнографом: «Так надо писать, чтоб молящийся сердцем радовался и плакал, а умом содрогался и в трепет приходил». Послушник восторженно цитирует автору (а тот – читателям) разные акафисты, указывая на сверкающие смыслами словесные бриллианты: «Тут и мудростью и святостью ничего не поделаешь, ежели Бог дара не дал». А имеющий его найдет необыкновенные выражения: «Для краткости много слов и мыслей пригонит в одно слово, и как это у него всё выходит плавно и обстоятельно!.. Слова такого нет ни в разговоре, ни в книгах, а ведь придумал же его, нашел в уме своем!» – восторгается Иероним^[3]. Любил он слушать акафисты своего друга иеродиакона Николая, недавно умершего, слушать, умиляться сердцем и плакать…

За этими рассуждениями паром подошел к берегу:

«Сейчас запоют пасхальный канон... – сказал Иероним, – а Николая нет, некому вникать... Для него слаже и писания не было, как этот канон. В каждое слово, бывало, вникал! Вы вот будете там, господин, и вникните, что поется: дух захватывает!»^[4]

Сам Иероним на пасхальную службу не попал (не сменил его никто на послушании), но автор рассказа там был и оставил нам свои впечатления.

Стоя на пасхальной службе, где «ни один человек не вслушивался и не вникал в то, что пелось, и ни у кого не ‟захватывало духа”», Чехов жалел, что на службу не смогли прийти те, кому были дороги ее молитвословия, а не возбужденная праздничная суета:

«Я мог себе представить этого Иеронима, смиренно стоящего где-нибудь у стены, согнувшегося и жадно ловящего красоту святой фразы. Всё, что теперь проскальзывало мимо слуха стоявших около меня людей, он жадно пил бы своей чуткой душой, упился бы до восторгов, до захватывания духа, и не было бы во всём храме человека счастливее его»^[5].

«Да что же такого особенного в пасхальном каноне, – подумает читатель, – что автор статьи переписал здесь чуть ли не весь чеховский рассказ? Что он нам хочет доказать?» И в самом деле, что?

Правят у нас пасхальную службу где лучше, где хуже: кто-то сильно спешит, кто-то не очень. «Но ведь все равно Пасха! Радость, торжество… До канона ли тут. Да и в другие-то праздники лучше, что ли?»

Думаю, в целом лучше. По крайней мере осмысленнее, потому что в современной практике поются только ирмосы канонов, а тропари – читаются. Один только пасхальный канон поется весь целиком, как и в древней Церкви. Но вот тут-то и начинаются отличия.

Цель богослужения

Автору уже приходилось писать о смысле православного богослужения^[6], поэтому здесь кратко повторим главное. Церковный праздник – это созерцание Бога и Его славы открытым лицом, что доступно только ангелам и святым, уже пребывающим на небе. Наши земные праздники – это символ и подобие небесного торжества. Многие из нас (включая автора) не умеют молиться по-настоящему, так, как это умели и делали святые, которые и составили сам чин богослужения и написали его тексты. Мы же можем и должны учиться у них. Поэтому для нас так важно общественное богослужение в храмах, а не только частная молитва дома.

Церковный праздник – это созерцание Бога и Его славы, что доступно только ангелам и святым, уже пребывающим на небе

Преподобный Петр Дамаскин писал:

«Церковь хорошо и богоугодно приняла песни и прочие тропари, ради немощи ума нашего, чтобы мы, неразумные, привлекаемые сладостию песнопения, как бы нехотя воспевали Бога. А имеющие познание от вникания умом в произносимые слова приходят в умиление и, как по лестнице, восходят в благие мысли… И насколько мы преуспеваем в навык мыслей по Богу, настолько Божественное желание влечет нас достигнуть разумения и поклонения Отцу ‟духом и истиною” (Ин. 4, 24), как сказал Господь»^[7].

Итак, на богослужении важно вслушиваться в слова молитвословий, вникать в них умом, чтобы научиться созерцанию заложенного в них смысла, постараться увидеть невидимое, в пределе – Самого Бога, а в отношении пасхальной службы – Тайну нашего спасения, величие искупительного подвига Сына Божия, величие любви и жертвы Христовой за нас, грешных.

Интересующиеся смыслом пасхального канона могут обратиться к его подробным толкованиям святыми отцами^[8] и современными богословами^[9], а также к попесенному разбору Пасхального канона автором, который появится на портале завтра.

Пасхальный канон в современной практике

Чтение и знание толкований пасхального канона не может заменить нашей молитвы во время его пения за богослужением. Именно о вникании умом в пасхальные молитвословия говорил когда-то послушник Иероним Антону Павловичу Чехову. Давайте размыслим, удается ли нам это сделать сейчас на пасхальной утрене, и если нет, то почему.

Современная практика пасхального приходского богослужения – это часто «максимальная минимизация» службы ради сокращения ее длительности (ночь все-таки: все истомились от поста, устали от предпраздничных забот и ждут расхода по домам и разговения). Пасхальный канон поется по схеме: ирмос единожды, тропари наряду, т.е. в каждой песне поется два тропаря; там, где их три (песнь 4, 7, 8) иногда тоже сокращают до двух, катавасия – ирмос канона единожды. Таким образом, каждая песнь поется на четыре или пять кратких песнопений, не считая междупесний (ипакои, кондак, икос, «Воскресение Христово видевше…»).

Учитывая, что хор поет «по скору», каждая песнь заканчивается быстро, поэтому священнослужитель (священники и диаконы, где есть) вынужден во время пения очередной песни канона кадить алтарь, солею и молящихся (с амвона), тоже «по скору», передвигаясь часто бегом. При этом он громко возглашает «Христос воскресе!», звенит кадилом, весь храм отвечает: «Воистину воскресе!»

В результате пение канона идет «фоном», как некий «белый шум», оттеняющий описанные действия священнослужителя. Зато ектенью служитель скажет громко и четко, так, что все услышат и поймут. Именно она и возглас после нее и становятся самыми ясными, понятными и потому главными (!) богослужебными текстами, связанными с каноном (кроме упомянутых междупесний – их поют и слушают все без внешних помех).

Так пасхальный канон – великое творение великого песнописца Иоанна Дамаскина, «образец и верх совершенства пасхальных песнопений»^[10] – остается «за скобками» пасхальной службы.

Однако и Священное Писание, и церковное предание учат нас разумному служению Богу: «Пойте Богу нашему, пойте… пойте разумно», – призывает псалмопевец (Пс. 46, 7–8). Старец Амвросий Оптинский писал:

«Объясняю простейшим, что петь разумно, во-первых, означает, чтобы понимать то, что поём или слушаем в церкви; во-вторых, петь или слушать внимательно и благоговейно. Если же мы поём или слушаем рассеянно, или ещё с кем-либо разговариваем в церкви, то как будет пение наше разумно? За таковое бесстрашие явно обличает нас Господь через пророка Исаию: приближаются Мне люди сии усты своими, и устнами чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Мене, всуе же чтут Мя (Ис. 29, 13). Чтобы разумно приносить пение Богу нашему, потребна, кроме того, и вообще исправная жизнь»^[11].

Праздник есть наше разумное служение Богу – словами, священнодействиями, мыслями, чувствами

Церковный праздник не должен ограничиваться одной только «детски-безотчетной радостью» (А.П. Чехов), потому хотя бы, что не все стоящие в храме – малые дети, которым необходимо «словесное молоко» и «мягкая пища». Взрослые должны прилагать усилия – волевые, мыслительные, душевные – к уразумению происходящего, слышимого и видимого, чтобы познать невидимое и неслышимое через умное видение – теорию (зрение Бога, созерцание). Праздник есть наше разумное служение Богу – словами, священнодействиями, мыслями, чувствами.

«…Словесную службу Тебе, Христе, приносим, яко благоволил еси помиловати нас Воскресением», – говорится в одной из воскресных служб Октоиха^[12]. На церковнославянском языке термин «словесный» относится не только к речи человека (слову внутреннему и внешнему), но и к его разуму. Недаром апостол Павел писал о словесном (разумном, логосном) служении христиан Богу, умоляя их представить свои тела «в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения (λογικὴν λατρείαν, словесного служения)» (Рим. 12, 1).

О пасхальном каноне оптинский старец Варсонофий говорил:

«Как он величествен и сладостен, как умиляет он и утешает душу, ещё не потерявшую вкуса к духовному: ‟Ныне вся исполнишася света, небо же и земля, и преисподняя, да празднует убо мир, видимый же и невидимый”. Напев пасхального канона составлен Иоанном Дамаскиным, – и как дивно, величественно составлен. Он возвышает душу и исполняет духовной радостью, по мере восприимчивости каждого»^[13].

Заметим, что прп. Варсонофий, говоря о «величественном» и «дивном» напеве канона Иоанна Дамаскина, очевидно, имел в виду не тот распространенный у нас московский распев «Сударыня-барыня», наиболее приспособленный для пения «по скору», а совсем другой (достаточно запустить поиск в Интернете, чтобы убедиться, что существует несколько напевов пасхального канона – многие из них – греческие, старообрядческие – предназначены для медленного, вдумчивого пения).

Для того чтобы воспринять богослужение, надо иметь не только соответствующее внутренне устроение, но и возможность услышать и понять его содержание (т.е. сами молитвословия). Однако не получается ли у нас, современных христиан, нестройное богослужение в пасхальную ночь из-за того, что нарушается чинность и благопристойность?

Так могут ли прихожане и «захожане» в радостную пасхальную ночь услышать и вникнуть в слова канона преподобного Иоанна Дамаскина, а не только малой ектеньи? Могут, если служить по Типикону (т.е. по Уставу).

Пасха и Типикон

Современные богослужебные указания^[14], ежегодно переиздаваемые, составлены тактично: в них указывается уставное богослужение и иногда (не всегда) современная его практика (сокращения, изменения и т.п.) О чем же нам напоминают эти указания для пасхальной службы? «Ирмосы поются на 4, тропари на 12, с припевом к каждому из них: ‟Христос воскресе из мертвых”. (Богородичны пасхального канона в первый день Пасхи не поются). Катавасия – те же ирмосы (трижды), и после катавасии тропарь: ‟Христос воскресе из мертвых…” (трижды, обычно быстрым распевом)»^[15].

Как все происходит на деле в современной практике, «Указания» умалчивают, но зато мы узнаем, что по Типикону в каждой песне ирмос мы должны услышать семь раз, каждый тропарь – шесть раз (или четыре раза, если в песне тропарей три, а не два). Как говорится «повторенье – мать ученья»! Тут даже невнимательный что-то да услышит, и человек несведущий, или новый, или недалекий что-то да поймет.

К тому же по Типикону никакого каждения на каждой песне канона не положено: настоятель «кади́т в нача́ле кано́на святы́я ико́ны и о́ба ли́ка и бра́тию по чи́ну»^[16]. Однако тут вступает в силу обычай, на который упирают составители указаний: «Это – указание на полное каждение всего храма, которое должно совершаться только один раз – на 1-й песни канона. Но, по твердо установившемуся издревле обычаю, каждение совершается на каждой песни (малое)»^[17]. Из самых древних источников авторы приводят Цветную Триодь (М., 1914). Но судя по рассказу А.П. Чехова, обычай кадить на каждой песне по крайней мере на полвека старше, но для «древности» и этого маловато, учитывая, что действующий у нас Типикон фиксирует положение на конец XVII века^[18].

Точное время совершения пасхальной утрени Типикон не называет, говоря кратко: «об часе́ у́треннем». «В Русской Церкви приблизительно за последние сто с небольшим лет установился обычай начинать пасхальное торжество ровно в полночь», – сообщают нам богослужебные указания^[19]. По Типикону, «последование литургии бывает по рану»^[20].

Об авторитетности ссылок на обычай скажем ниже.

Как видим, уставное богослужение создает условия для вникания в молитвословия. Проблема – с распространившимся и утвердившимся недобрым обычаем: сокращать службу, выбирать такой напев канона, чтобы удобнее было петь «по скору», полный отказ от повторов ирмосов и тропарей канона и т. п.

Наше обычное самооправдание в отказе от уставного богослужения простое: не может современный человек, да еще на приходе, выдержать такую длительную ночную службу. К тому же в большом городе надо еще успеть на общественный транспорт, чтобы добраться до дома и т.д. и т.п.

Это справедливо. Но тогда, может быть, лучше не выборочно исполнять Устав и всенепременно «издревле установившийся обычай», а привести наши возможности и порядок богослужения в такой вид, чтобы все у нас было «благообразно и по чину»? А то ведь и Великая Суббота из дня великого покоя превратилась у нас в самый суетный день Страстной седмицы: целый день во дворе или даже в самом храме, перед Плащаницей Спасителя, стоят столы с яствами, прихожане и захожане в возбужденном состоянии сменяют друг друга, освящая куличи, яйца, пасхи, бутылки с вином, колбасы и т.п. Уместно ли это? Не оскорбляет ли нашего Господа и чувства простого благочестивого христианина? Пастыри с сожалением констатируют: да, оскорбляет^[21].

Что же нам тогда делать? Реформировать богослужение? Скорее, реставрировать, и, главное, критично отнестись к обычаю. Потому как писал священномученик Киприан Карфагенский:

«Незаметно утвердившийся обычай не должен служить препятствием к победе и утверждению истины. Ибо обычай без истины есть только старое заблуждение, да последуем истине… На сию-то истину указывая, Христос говорит в Своем Евангелии: ‟Я есмь путь и истина” (Ин. 14, 6). Посему если мы во Христе и Христос в нас, если пребываем в истине и истина в нас пребывает, то будем держаться только того, что истинно и справедливо»^[22].

Сщмч. Киприан писал также: «Для благочестивых и простых душ так же легко оставить заблуждение, как найти и открыть истину. Ибо как скоро обратимся мы к источнику и началу Божественного Предания, то человеческое заблуждение тотчас исчезнет, а то, что скрывалось во мраке и казалось темным, по рассмотрении основания небесных таинств явится во свете истины. <…> Если в ком-нибудь истина начнет колебаться и ослабевать, то мы тотчас же должны обращаться к ее Господнему началу, евангельскому и апостольскому преданию, и побуждение нашей деятельности должно возникать оттуда же, откуда возник самый порядок и начало»^[23].

Попробуем и мы обратиться к началу.

Предложения по упорядочению пасхального богослужения

Во-первых, надо повсеместно отказаться от обычая («старого заблуждения») освящать куличи, яйца и прочие яства в Великую субботу, а делать это только по завершении пасхальной литургии. По совету наших добрых благочестивых пастырей^[24] в сей день покоя Сына Божия, почившего от дел Своих, и нашего покоя, нам должно «упразднившись от всего, ежедневно и ежечасно нас окружающего, вдуматься в то, что произошло когда-то на Голгофе и после нее»; «упраздниться, успокоиться и дать Господу возможность Самому открыть нам то, что будет Ему угодно, что сможем мы хотя бы в какой-то мере вместить», – пишет игумен Нектарий.

Без этого не будет и настоящей радости Пасхи, считает он. А будет неразумное, «детское» веселье (вспомним еще раз А.П. Чехова), т.е. «до конца не осмысленное, стихийное, душевно-телесное и ничуть не духовное», которое быстро пройдет^[25], не дав нашей душе необходимой духовной пищи, одновременно словесной и разумной. Нынешняя наша «субботняя суетня» отнюдь не настраивает на молитвенное созерцание и уразумение Таин Божиих, о которых, в частности, повествует пасхальный канон, а имеет чисто гастрономическое значение, настраивая на ожидание скорейшего завершения будущей пасхальной службы и разговения. Поэтому нам следует заменить душевредный обычай на душеполезный.

Нам следует заменить душевредный обычай на душеполезный

Думается, что вводить такой обычай следует по распоряжению правящего архиерея в рамках целой епархии, чтобы прихожане не перебегали от одного храма к другому и самый благочестивый не оставался из-за этого без паствы и ее вспомоществования. Проще всего это сделать (или начать) в монастырях. Жизнь покажет плюсы и минусы такой практики.

Во-вторых, следует вернуться (т.е. реставрировать) к той части уставного пасхального богослужения, которая не требует от современных обессиленных техническим прогрессом и «загнанных» ежедневными заботами христиан никаких сверхусилий, как, впрочем, и от духовенства, а именно:

• упраздняя установившийся обычай как «старое заблуждение», следует кадить храм только один раз на 1-й песни канона (а не на каждой песне), соответственно, не возглашать «Христос воскресе» при пении канона;
• повсеместно отказаться от «скорострельного» московского напева «Сударыня-барыня» (высокая скорострельность – положительный показатель для автоматического оружия; максимальное число слов, выдаваемое в единицу времени, возможно, подходит для рэпа, но не для общественной молитвы);
• певчим следует разучить такие напевы канона, которые способствуют вниканию в смысл молитвословий даже при однократном пении тропарей и ирмосов (а таковые имеются: ищущий да обрящет);
• клиру и прихожанам взять на себя малый посильный подвиг пасхальной молитвы, при котором совершается хотя бы двух-трехкратное повторение ирмосов и тропарей канона (при 4–6 повторениях по Типикону).

В-третьих, для приходов, прихожане которых не могут выдержать длительной ночной службы, можно изменить обычай служить ночью утреню и литургию за раз (если из-за этого служба сокращается и обессмысливается): или сдвинуть обе службы с ночи на раннее утро, или развести по времени утреню и литургию. Например, утреню служить все же ночью, а литургию – утром-днем, т.е. не «по рану», а с временным промежутком, достаточным для отдыха. Современная практика служения утрени ночью и двух литургий (ранней – ночью, а поздней – «для немощных» – в 9 или 10 часов утра) мало что дает для благочестия, поскольку две ночные службы все равно служатся «по скору», а поздняя литургия превращается в «увядший цветок», а не в «пир веры».

Думается, что в данных предложениях нет особой «революционности». Ведь и сейчас уже происходят добрые изменения в порядке возвращения к Уставному богослужению. Например, Преждеосвященная литургия кое-где служится не утром (по обычаю), а вечером, как положено по Типикону. Постепенно можно вернуться к служению в вечернее время тех полных литургий Василия Великого, которые по Уставу служатся днем или вечером, а не утром, как принято сейчас (опять же по обычаю).

Не будем забывать, что в Синодальный период в Русской Церкви утвердились такие недобрые обычаи, которые в конце концов и привели Россию к духовному кризису и революции. Например, обычай редкого Причастия взрослых, вплоть до одного-четырех раз в год, прямо противоречил истине – заповеди Христа о Причащении (Ин. 6, 53–56), что хорошо подтверждает справедливость слов сщмч. Киприана об обычаях как таковых.

Поэтому нам следует изживать утвердившийся старый обычай (описанный еще А.П. Чеховым) «детски-безотчетного» веселья в пасхальную ночь и переводить нашу радость в духовное русло внимательной, разумной молитвы, созерцания и познания Бога – величия любви и жертвы Его за нас грешных. Христиане должны помнить о цене нашей радости, которая суть страдание и смерть Иисуса Христа. Да, на Пасху мы празднуем Воскресение Господа, но, по слову апостола Павла, всякий раз, а значит, и на пасхальной литургии, когда мы едим Хлеб сей и пьем Чашу сию, смерть Господню возвещаем, доколе Он придет. И потому всякий, «кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней» (ср. 1Кор 11, 26–27).

Если же на каких-то православных приходах или в монастырях ночная пасхальная служба совершается чинно и благочестиво, с вдумчивым пением канона прп. Иоанна Дамаскина, с разумным числом повторений его тропарей и т.п. – это можно только приветствовать. Ведь поют же единоверцы и старообрядцы весь канон целиком по Типикону и медленным напевом! Значит, находятся у них силы и желание молиться в пасхальную ночь как должно, как «приняли от отец», а не по сиюминутной прихоти современных «обессилевших» православных христиан. Размышления и предложения автора относятся к последним, к коим он причисляет и себя.